Существовало три способа подняться в дом. Можно было вскарабкаться по прибитым к стволу перекладинам. Можно было воспользоваться лифтом, поднимаемым и опускаемым с помощью хитроумного такелажа. И, наконец, попросту взобраться по веревочной лестнице — ступенька за ступенькой. Последние два требовали так много мышечных усилий (не считая уже отказов запутанного такелажа), что редко использовались родителями для подъема — лишь для срочного спуска.
Когда-то, Рас тогда был еще совсем юн, существовал лишь этот дом. Но лет пять назад стареющие Мирьям и Юсуфу решили, что слишком уж это затруднительно — десяток раз на дню спускаться и подниматься. И построили второй дом, почти копию первого, прямо внизу. С тех пор верхний дом использовался преимущественно для ночлега.
Несколько обезьян сидели на крыше и на веранде. Молодая самка шимпанзе устроилась спать прямо на столе. Панцирный ящер, большой любитель муравьев, крался вокруг дома. Пронзительные голоса родителей слышались издалека. Рас нахмурился — у него снова начинался привычный нервный зуд. Прошли времена, когда родительские ссоры и пререкания его забавляли; теперь они обычно утомляли и раздражали.
Когда он был ребенком, голоса родителей звучали куда как более мелодично и нежно; а может, Расу так только казалось. С годами, с уходом из жизни их друзей, других взрослых, Юсуфу и Мирьям все хуже переносили друг друга Это Рас как-то еще понимал. Но и в присутствии третьего лица они, нимало не смущаясь, продолжали перебранку. А часто, стоило ему показаться, дружно на него набрасывались. Расу казалось порой, что его как будто даже обвиняют в чем-то. А в чем, ни один из них не хотел или не мог признаться.
И еще кое-что Рас постичь никак не мог.
— Ты считаешь, ты не обезьяна? — мог спросить его Юсуфу. Крошечному нескладному человечку с непропорционально большой головой и короткими кривыми ножками — едва ли длиннее, чем руки Раса от локтя до кисти, — приходилось уже тянуться к сыну. Даже встав на цыпочки, седобородый Юсуфу смотрел на мальчика снизу вверх. Обветренное, прокопченное солнцем морщинистое лицо с широким носом, выпирающими ноздрями и толстыми губами кривилось при этом от досады, а пышная вьющаяся борода мелко тряслась.
— А ну, нагнись, сын верблюда! — рявкал Юсуфу — Склони спину, чертов джинн, чтобы я, отец обезьяны, к вечному своему позору, мог отхлестать тебя как следует и научить приличным манерам.
Но Рас оставался стоять прямо. И с ухмылкой взирал на подпрыгивающего в ярости Юсуфу. Тот сыпал проклятиями на всех известных ему языках: суахили, арабском, английском и амхарском.
— Должен же я наказать тебя, о Властелин Тигр, должен загнать на твои излюбленные деревья! И ты еще возомнил о себе, что не обезьяна? Склонись, я твой отец и, стало быть, хозяин твоего тела — поэтому делай, как велю! О верблюжий помет, случайно принявший человечий облик, наклонись, кому говорят!
— А что такое верблюд? — спрашивал тогда Рас, хотя уже множество раз слышал ответ на этот вопрос.
— Сын Шайтана и твой настоящий отец! Вонючее, плюющееся, горбатое воплощение черных мыслей самого Дьявола! Ты, именно ты — сын поганого верблюда и самой ничтожной из обезьян!
— Но раньше ты говорил, что это ты — обезьяна и приходишься мне отцом, — отвечал Рас.
— Он точно обезьяна! — крикливо встревала в разговор Мирьям. — Но не отец тебе, а только отчим. И лучше ему об этом не забывать! Это чудовище вылупилось, видать, из вороньего яйца.
Из множества родительских обмолвок и по иным признакам Рас мог сделать вывод — каким-то непостижимым образом он повинен в том, что родителей занесло в этот мир и они не слишком-то этим довольны. Что плохого в этом мире? И где еще им быть?
Выглянув из хижины, меж ветвей можно было различить черный камень Стены мира.
— Черная, как язык Дьявола, — говаривала о ней Мирьям.
— Черная, как дырка у грифа в заднице, — случалось отозваться в ответ Юсуфу. И в этих определениях Расу открывалось различие подхода обоих ко всему на свете, непохожий склад ума, особые манеры речи.
— Высотой шесть тысяч футов, — случилось как-то откликнуться Юсуфу на один из вопросов Раса.
— Футов?
А что такое фут? Какой он длины? Юсуфу говорил, что фут длиной в стопу Раса. Но мальчик вспоминал, что совсем недавно его нога была короче.
— Как стопа ребенка? — уточнял Рас.
— О возлюбленный сын, услада моих очей, — отвечал Юсуфу. — Уж не дразнишь ли ты седобородого отца, чье лицо избороздили преждевременные морщины от неусыпных забот о тебе? Не издевайся над стариком, уважь седины, не то вырежу из твоей кожи ремень и забью тебя им до смерти!
— Чему равен фут? — стоял на своем Рас. — Пусть он равен моей ноге. Но ведь я расту. Что же, если нога вырастет вдвое, стены мира станут вдвое ниже — не шесть, а три тысячи футов? Может, весь мир съеживается, лишь я расту и скоро дотянусь головой до вершины башни на озере?
Старого Юсуфу радовала подчас фантазия мальчика, он смеялся тогда и на какое-то время веселел и оживлялся.
Рас остановился в пятидесяти футах от дома, чтобы криком предупредить о своем появлении. Юсуфу, человек импульсивный и нервный, мог сгоряча метнуть нож, а уж потом начать разбираться в кого. А метал он без промаха!
Перебранка мгновенно стихла, дверь скрипнула и наружу выскочила Мирьям. Рас пошел навстречу. Голова Мирьям, чудовищно большая для крохотного тельца, едва доходила Расу до пояса. Длинная, до щиколоток, белая накидка скрывала ее короткие скрюченные ножки. Мирьям и смеялась и плакала от радости. Рас подхватил ее на руки, крепко обнял и позволил расцеловать себя и оросить слезами.
— Ах, сынок, я уже не чаяла снова тебя увидеть!
Мирьям всегда, стоило только Расу провести больше дня в отлучке, повторяла эти слова как заклинание. Означали они совсем другое, Рас уже давно постиг что — извечную материнскую тоску и тревогу. И ему никогда не надоедал этот слезливый ритуал.
Наконец Рас опустил мать на землю и стал поглаживать ее тронутую сединой голову в ожидании нагоняя — неизбежного после столь длительного, как сейчас, отсутствия, причинившего матери так много огорчений.
Юсуфу, ростом чуть выше жены, седой как лунь, приковылял к Расу на своих скрюченных ногах-обрубках и проворчал:
— Склонись, верзила ростом со страуса, поцелуй и отца, как приличествует почтительному сыну.
Рас повиновался, и старик обслюнявил его в ответ.
Следом за родителями мальчик вошел в дом. Посреди большой комнаты располагался сложенный из камня очаг. Сложный букет ароматов ударил Расу в нос: дух обезьян и неубранных обезьяньих экскрементов, птичьи запахи, влажный запах замоченных потных тряпок и самый терпкий, забивающий остальные, — запах дыма из очага. Неудачно устроенный дымоход при малейшем ветре заволакивал комнату клубами едкого дыма. Одним из самых ранних Расовых воспоминаний было вечное подтрунивание матери над неспособностью Юсуфу сложить нормальный очаг и такие же постоянные его обещания обязательно заняться этим, как только позволит погода. Став постарше, Рас неоднократно вызывался починить или совсем перестроить очаг с дымоходом. Юсуфу, чувствуя в этом намек на собственную леность, взрывался негодованием. Нет, ради Аллаха, он сам это сделает при первом удобном случае! После дождичка в четверг, беззлобно думал тогда Рас.